12.12 Украинское детство Казимира Малевича: «Во мне развивались чувства к искусству»
«Обстоятельства, в которых протекала моя жизнь детства, были таковы: отец мой работал на свекло-сахарных заводах, которые по обыкновению строятся в глубокой глуши, в отдалении от больших и малых городов. […] На плантациях работали крестьяне, от мала до велика, почти все лето и осень, а я, будущий художник, любовался полями и «цветными» работниками, которые пололи и прорывали свеклу. […] Главное, чем я отличал заводских рабочих от крестьян, было рисование. Первые не занимались рисованием, не умели расписывать свои дома, не занимались, я бы сейчас сказал, искусством. Все же крестьяне – занимались», – вспоминает Казимир Малевич о своем детстве в Украине в автобиографии.
Впрочем, вернее будет назвать это автобиографическими записками, поскольку Малевич так и не завершил «Разделы из автобиографии художника». В 2017 году Видавництво Родовід издает эти фрагменты в одной книге «Малевич. Автобіографічні записки 1918–1933» (составительница Анастасия Белоусова). Отрывок из нее и публикует Amuse A Muse.
Деревня, как я говорил выше, занималась искусством (такого слова я не знал тогда). Вернее сказать, она делала такие вещи, которые мне сильно нравились. В этих-то вещах и была вся тайна моих симпатий к крестьянам.
Я с большим волнением смотрел, как делают крестьяне росписи и помогал им вымазывать глиной полы хаты и делать узоры на печке. Крестьянки здорово изображали петухов, коников и цветы. Краски все были изготовлены на месте из разных глин и синьки. Пробовал я эту культуру перенести на печки у себя в доме, но ничего не выходило. Говорили, что я пачкаю печи. В ход шли заборы, стены сараев и т. п. […]
Я подражал всей жизни крестьян. Натирал чесноком корку хлеба, ел сало, держа пальцами, бегал босиком и не признавал ботинок. Крестьяне всегда мне казались чистыми и нарядными.
Помнится мне свадьбы, на которых невеста и ее товарки были каким-то цветным узорчатым народом — в костюмах шерстяных цветных тканей, в лентах вплетенных в косы и головные уборы, в сафьяновых сапожках на медных и железных подковках, голенища расшиты узорами. Жених и его товарищи в серых бараньих шапках, в голубых штанах, вернее шароварах, на шитье которых шло не меньше шестнадцати аршин материи, белая вышитая рубашка и широкий красный шерстяной пояс.
Невеста ходила с товарками по всем улицам деревни с песней. Всякому встречному на улице делала низкие поклоны, три раза кланяясь.
Вот на этом фоне во мне развивались чувства к искусству, к художеству.
Все сахарные заводы в то время имели раз в год связь с Киевом. В городе Киеве ежегодно устраивалась большая ярмарка, на которую приезжали из всех стран купцы. Съезжались и сахарозаводчики, или их управляющие, для заключения контрактаций и найма разных специалистов по сахароварению. Поэтому ярмарка называлась в общежитии — контрактами.
Отец мой тоже приезжал на эти контракты, как высококвалифицированный сахаровар, и брал меня с собою. Таким образом, я знакомился с городом и его жизнью, а также с искусством, которое было выставлено в витринах магазинов канцелярских принадлежностей.
Меня мало интересовала ярмарка, хотя она была замечательная. Отец уходил по делам, а я бегал от магазина к магазину и смотрел подолгу картины. Таким образом, Киев мало-помалу становился новою средой, воздействующей на мою психику, и открывая новое бытие искусства.
Я тогда ничего не понимал, не рассуждал о проблемах киевского искусства и искусства деревни, но чисто эмоционально воспринимал то и другое – с приятным волнением и большим желанием написать самому такую же картину. Я не знал, что существуют школы, в которых обучают рисованию и писанию картин, но думал, что и эти картины так же пишутся, как крестьяне пишут цветы, коников, петухов, без всякой грамоты и школы.
Но я чувствовал, что между киевским искусством и деревенским есть разница. Одна выставленная картина меня сильно поражала. В киевском искусстве все было изображено очень живо, натурально.
На картине, которая меня заворожила, была изображена девушка, сидящая на лавке и чистящая картошку. Меня поразила правдоподобность картошки и очистков, которые ленточкой лежали на лавке возле бесподобно написанного горшка. Эта картина была для меня откровением, я ее помню и по сие время. Тревожила меня сильно техника выражения.
Написать такую картину, хотя и было моим желанием, но я продолжал заниматься рисованием коников в духе примитивном, как это делали крестьянки, которые все умели рисовать цветы и делать росписи. Искусство принадлежало им больше чем мужчинам.
С каждым годом я все креп в этом деле и имел сильное тяготение к городу Киеву. Замечательным остался в моем ощущении Киев. Дома, построенные из цветных кирпичей, гористые места, Днепр, далекий горизонт, пароходы. Вся его жизнь на меня больше и больше воздействовала. Крестьянки на челночках переплывали Днепр, везли масло, молоко, сметану, заполняя берега и улицы Киева, придавая ему особенный колорит.
Отцу было не особенно приятно мое тяготение к искусству. Он знал, что существуют художники, пишущие картины, но никогда на эту тему не разговаривал. Он все же имел тенденцию, чтобы я шел по такой же линии, как и он. Отец говорил мне, что жизнь художников плоха и большая часть их сидит в тюрьмах, чего он и не хотел для своего сына.
Мать моя тоже занималась разными вышивками и плетением кружев. Я этому искусству у нее обучался и тоже вышивал и вязал крючком.
Мне было двенадцать лет. Я был уже, можно сказать, мастер, так как приготовлял себе акварельные краски и делал сам кисточки. Я уже здорово рисовал коников в разных видах, с пейзажем и людьми, красил их, конечно, в произвольные цвета. Я был не один, у меня уже нашелся коллега и мы вдвоем рисовали на всякие темы картины.
В это время мы жили в небольшом местечке Белополье, Харьковской губернии, в котором я нашел товарища по рисованию, очень преданного художественному делу. Мой товарищ был в смысле производства красок впереди меня. У него были плоские камни, на которых он тер краски. Краски делали не только из разного рода отрезков земли, разных видов глин, но и из некоторых порошков, из них делали и акварель и масляные краски. Но масляным краскам мы предпочтения не делали и налегали на акварель. Работа шла. В одно прекрасное время мой товарищ, запыхавшись, прибегает ко мне, вызывает меня за ворота и тихо говорит:
– Я услыхал от своего дяди, который рассказывал тетке, что выписаны из Петербурга самые знаменитые художники для писания икон в соборе.
Это нас сильно взволновало, ибо мы еще никогда не видали живых художников. Мы следили за каждым разговором старших о приезде художников, а мой приятель ежедневно ходил для этого к дяде (тайно). […]
Художники были толчком такой силы, что мой товарищ стал думать о бегстве в Петербург – с этими художниками, как только они кончат свою работу в соборе. Но так как мы зависели от наших родителей, а наши родители зависели от других условий жизни, то в самый интересный момент моей с товарищем жизни, – по выработке плана бегства в Петербург эти условия нас и разлучили.
Отец выехал с нами на сахарный завод Волчок, Черниговской губернии, в двадцати верстах от города Конотопа. В этом заводе знакомятся с моими работами инженеры, советуют отцу послать меня в художественную школу, хвалят мои работы. Я тогда копировал картины из журнала «Нива».
Я пристаю к отцу, он пишет прошение в Московское художественное училище (как сказали инженеры). Но, вместо посылки по почте, он опустил это прошение в свой стол и через три месяца объявил мне, что в училище нет мест.
Тюбики, палитра, кисти, зонтики, стул складной с самого Белополья не давали мне покоя. Мне было 16 лет, я уже рисовал, как мне казалось, все, и коров, и лошадей, и людей, как рисовали художники в журналах. Шестнадцатилетним я еду с матерью а Киев, где она покупает мне все, что сказал приказчик магазина.
Написал я первую картину «Лунная ночь». Писал я больше по впечатлению, как это я делал и в Белополье. С натуры так и не мог писать, хотя при покупке красок предусмотрительный приказчик приложил и книгу, кажется, профессора Пеннике, в которой было изложено, как писать портреты и пейзажи.
По Пеннике, для того, чтобы написать портрет, нужно было пустить в ход 54 «телесных» краски, а в пейзаже не меньше «травяных». Я не мог разобраться в этом количестве цветов и писал, как Бог на душу положит. Писал по впечатлению и брал те краски, которые мне давали цвет, совпадающий с моим впечатлением виденного.
Первая на холсте, размером аршин три четверти, была написана «Лунная ночь». Это был пейзаж с рекою, камнями и причаленным челноком. Отражение лучей луны, как говорили, было в картине, как живое. На всех моих товарищей эта картина произвела большое впечатление. Один из товарищей обладал коммерческой жилкой и предложил мне выставить это произведение в писчебумажном магазине на Невском, но я был против и скромничал страшно.
Странное у меня было состояние: я, можно сказать, стыдился показывать свою работу, которую делал с большим удовольствием. Но однажды товарищ забрал без моего ведома мою «Лунную ночь».
Хозяин магазина был поражен этой картиной. Он с удовольствием, как мне передал товарищ, взял ее и сейчас же выставил в окне магазина. Я тоже ходил смотреть на первую свою выставку, но боялся, чтобы не узнали в моем лице автора. Чиновники останавливались, смотрели, смотрели…
Картина не долго простояла, ее купили за пять рублей. Колбасу можно было есть – по кольцу в день – целый месяц. Акции мои поднялись сильно, и хозяин магазина просил принести еще «Лунную ночь», но с ветряком. Но я написал другую картину, вдвое больше размером, изображающую рощу с аистами. Она тоже была продана.
Прошло время, еду в Киев, знакомлюсь с Пимоненко. Большое впечатление произвели на меня его картины. Показывал он мне картину «Гопак». Я был потрясен всем виденным в его мастерской. Множество мольбертов, на которых стояли картины, изображающие жизнь Украины.
Показываю свои работы, уже этюды с натуры. Попадаю в Киевскую художественную школу. Но обстоятельства заставили меня ехать в город Курск. Курск, конечно, не Киев, но все же город. Было это в 1896 году. Я имел уже небольшой стаж живописный. Город Курск в будущей моей биографии займет большое место.
Продолжение читайте в книге «Малевич. Автобіографічні записки 1918–1933» издательства Родовід.
Ця книжка розпочала серію автобіографічних текстів мистців у видавництві Родовід. Вибір спогадів Казимира Малевича не випадковий – ці записи часто згадуються, коли йдеться про зв’язок художника з Україною. Більше того, цей захопливий, насичений текст лишається основним джерелом свідчень про раннє життя митця. Малевич з гумором згадує свої дитячі та юнацькі роки, родину, друзів, навчання і все, що допомогло йому стати художником.
Спогади мистця раніше кілька разів друкувалися, але в Україні повністю вийшли вперше. Упорядкування здійснила Анастасія Білоусова, культурологиня, координаторка проектів видавництва РОДОВІД. У виданні повністю збережена оригінальна мова Казимира Малевича.
Главная фотография: Три женщины на дороге, 1900 (?), Казимир Малевич, Государственный русский музей, Санкт-Петербург.
