26.03 Мир Татьяны Яблонской: «Я увлекалась японцами, импрессионистами, Дега»
Вы наверняка знакомы с творчеством украинской художницы Татьяны Яблонской (1917-2005). Рожденная в Смоленске, она еще в детстве переехала в Украину. Для Яблонской, ученицы Федора Кричевского, Украина стала главным вдохновением.
Как именно художнице, поклоннице импрессионизма, жилось и творить во времена советской власти? Об этом можно узнать из книги «ТЕТЯНА ЯБЛОНСЬКА. Щоденники, спогади, роздуми» издательства Родовід, которая выйдет в мае-июне этого года.
Amuse A Muse предлагает вашему вниманию отрывок, в котором Яблонская рассказывает о создании картин «Свадьба», «Вместе с отцом» и «Перед стартом», а еще о том, как советские цензоры меняли и уничтожающе критиковали замыслы художницы.
В один прекрасный светлый зимний день мне позвонил заведующий корреспондентским пунктом газеты «Известия» (фамилию его я забыла), предлагает поехать в село Глеваха, где работала знаменитая пятисотенница О. К. Диптан. Сегодня там будут играть несколько свадеб. Сели в машину, поехали. Я так любила когда-то поездки… И в этом селе бывала уже — писала прямо на поле за работой эту Ольгу Климентьевну Диптан (об этом тоже стоит написать!). Село широко раскинулось в разные стороны — улочки, переулки, чудесные, утеплённые кукурузой хатки. Чистейший, выпавший ночью белый снег. Тепло и тихо. Заходим в одну из хат, где живёт одна из невест. На столе — блюдо с аппетитными «шишками». Шишки — ритуальные, специальной формы булочки, которые вручаются всем приглашённым на свадьбу. Получаем и мы.
Невеста, волнуясь, причёсывается перед зеркалом (впоследствии — картина «Наречена»). Волнуется мать.
К определённому времени по направлению к сельсовету из разных улочек и переулков появляются свадебные процессии.
Впереди чинно, держась за руку, идут «наречені». Невеста — в украинском наряде. За ними — весёлая пляшущая вереница дружек, сватов, музыкантов. Многие девушки в венках, с развевающимися в танце лентами. Вон сват — перевязанный рушником. Бегут и кричат дети. Соседи выскакивают посмотреть. Не успела пройти одна свадьба, как из соседнего переулочка — новая, а там ещё и ещё.
Такого я никогда не видела и не увижу.
Вернувшись домой, я сразу же взялась за эскизики. Мне представилось, что вся композиция картины должна напоминать праздничный, разноцветный украинский венок с лентами на фоне белого снега.
С самого начала образ родился, композиция тоже нашлась. Начала писать этюды. Искать типаж, детали. Поехала на толкучку за аксессуарами — купила там чудесный баян. Это была находка! Сам красный, с затянутыми голубым в цветочки ситцем мехами, он давал сразу нужный весёлый тон всей картине. Купила большой клетчатый шерстяной платок для вышедшей поглазеть соседки (мы до сих пор на нём гладим), сшила голубую в цветочки юбку для женщины, стоящей спереди. В общем, обзавелась всем необходимым реквизитом.
Работа буквально закипела. Образ цветного венка на белоснежном фоне с трепещущими лентами стоял перед глазами.
Написала этот вариант очень быстро. Боюсь соврать, но, по-моему, прошло около месяца, и я принесла её на какой-то очередной выставком. И вот её не принимают!.. Боже! Почему? Все боялись Скабы* — искали какой-то крамолы. Касиян: «Це ж паплюження наших людей! Хіба ж так можна, щоб наречені були напідпитку? Хіба ви не знаєте, що на Україні це заборонено з давніх давен? Хіба ви не знаєте, що у шлюбну ніч обоє повинні бути тверезими, щоб не зачати хворе дитя?»
Боже мой, а я этого, каюсь, и не знала. Действительно, прекрасный обычай. Но почему ему показалось, что они «напідпитку»? Жених идёт скромно, такой молоденький. Она разве что раскраснелась и улыбается. А надо «очі долу». Вступили другие члены жюри: «Де ознаки сучасного села? Чому занадто веселий сват? Вже вспів? Чому наречений такий молоденький, у селі одружуються, відбувши армію» и прочее. В общем, завалили.
А у меня договор и дети, которых надо кормить. Аванс. Что делать — взялась переделывать. Почти всю картину переделала.
*Андрей Скаба (1905–1986), в 1959–1968 годы был секретарём ЦК Коммунистической партии Украины по идеологической работе.
Исчез пионер с развевающимся пионерским галстуком. Жених постарел лет на 10. Невеста поскромнела. С лица свата исчезла подозрительная краснота. На заднем плане появились на дороге современные автобусы. И «венок» поблёк, хоть картина и стала более выработанной, законченной, «современной». Жаль. С первого варианта успели сделать цветную репродукцию, да у меня её нет. Очень бы хотелось сравнить с окончательным вариантом. Уверена, что первый свежее и образнее.
Что-то очень долго её не принимали по договору. Была какая-то длинная и неприятная история с её оценкой. В общем, прекрасный яркий венок засох, почернел и одеревенел. А всё потому, что эту картину я писала в то время, когда была в опале (после Скабы). Ко мне была проявлена особая «бдительность».
Примерно в эти же годы я написала картину «Разом з батьком». Работала над ней после поездки зимой вместе с Коцкой и Глюком в закарпатское село Бисерика Альба.
Работала тоже с большим подъёмом, на живом материале, имея весь реквизит (костюмы) и этюд для главного персонажа.
Картина — шла, как говорится. Тут уже придраться было не к чему, как ни верти. Всё есть — и фермы на дальнем плане, и «связь поколений», и современная одежда у сына.
И всё-таки после оценки её на закупочной комиссии в 2200 рублей, Бабийчук, тогдашний наш министр культуры, счёл, для гарантии, необходимым срезать сумму до 1700 рублей. Цена за такого рода картины гораздо ниже средней. Тоже отголоски того же гнёта Скабы. Когда художники поздравляли меня с картиной и спрашивали о её оценке, я старалась избежать ответа, мне очень стыдно было за министра.
Нелегко давалась мне в руки та «синяя птица Яблонской», о которой так красиво писал в журнале «Искусство» В. М. Зименко.
Казалось бы, я всегда писала всё, что хотела и даже как хотела. Но, теперь, после того как рухнула вся система, ясно чувствуешь, от чего мы избавились.
Раньше мы этого гнёта подчас и не ощущали, так как были рождены в рабстве. А сейчас так бы хотелось некоторые свои картины написать совсем свободно, раскрепощённо, навсегда изгнав из сознания немигающие глаза страшного, молчаливого цензора.
Даже вот картина «На Днепре». Если бы она была написана не после того, как меня отругали за картину «Лыжницы», не во время давящей ждановщины, а в другой, свободной атмосфере, то, я уверена, что не засушила бы и не омертвила бы её, стараясь довести до кондиции.
Помню, даже мазала натурщика маслом, чтоб он блестел, как мокрый, и прочее тому подобное. А начиналась она хорошо, с подъёмом. И всё прошло, как сквозь сито, через эту необходимую законченность. Помнится, Григорьев, страшный и опасный ревнитель этой «законченности», изобрёл термин «подножный пейзаж», что означало детальное изображение земли на переднем плане, с подорожничками, камешками, увядшими и прочими травинками.
Только на расстоянии видно, какое это было ужасное, леденяще ужасное время. И жили, работали, и даже бывали и счастливы.
Я уже, кажется, где-то раньше писала об истории с моей картиной «Перед стартом». Я работала над ней сразу после войны. Увлекалась японцами, импрессионистами, Дега. Была молода в искусстве, удачлива, работала с огромным увлечением. Сама любила спорт, особенно лыжи, за тот простор, который они открывали.
Никакой ждановщины ещё не было. Только лишь окончилась война. Настроение было хорошее. В душе жила надежда.
Писала её с большой радостью. Хотелось добиться ощущения молодости, остроты неожиданных поворотов, свежести морозных щёк, непосредственности и простоты во взаимоотношениях, снежного, чистого простора. С каким удовольствием подбирала и писала все эти шарфы, шапочки, перчатки, свежие щёчки, лыжные палки. Работала каждый день до темноты, мечтая вечером о завтрашнем утре.
На выставке в Москве — успех.
И даже — рекомендация на получение Сталинской премии.
Читайте также: Дега. Танец. Рисунок. Часть I. Танцовщицы
В Киеве приходит домой корреспондент и фотографирует меня для прессы. Конфиденциально сообщает, чтобы я завтра с утра слушала радио — будут объявлять о присуждении Сталинских премий. В том же положении был и Костецкий со своей картиной «Возвращение с фронта». Так же приходил к нему фотокорреспондент и так же поведал ему тайну (наверное, тот же).
Я утром слушаю в нужное время. Вот — уже объявляют — Григорьев, Пузырьков, сейчас буду я, моя буква всегда завершает. Всё внутри напряглось — ничего. Что такое?! Неужели не всех перечислили? Может быть, у меня какая-нибудь самая последняя премия, для объявления которой не хватило времени в эфире? Подождём газет — нет! Совсем другие фамилии, чем те, которые намечались. Всплыл Григорьев с «Вратарём» и Пузырьков с «Черноморцами». А меня и Костецкого нет…
Ну что ж. Переживём.
Оказывается, в это же время готовилось постановление Жданова о журналах «Звезда» и «Ленинград», знаменитое.
И всё перевернулось вверх дном. Моих «Лыжниц» сняли с подрамника, скрутили в рулон, и картина долго-долго валялась, потрескавшаяся и помятая, в запасниках украинского музея. Владич написал разгромную статью. Инкриминировалось — фрагментарность, импрессионизм и прочие «грехи».
Началась чёрная полоса ждановщины. Я тогда была ещё совсем молодая, недостаточно твёрдая в своих убеждениях, и поверила во всё то, что трубилось тогда об искусстве социалистического реализма.
Какая всё это жуть. Художник был марионеткой в руках всяких Сысоевых*, Пащенко* и прочих. Был ещё такой Меликадзе, огромный громогласный грузин, который давил, как танк.
* Искусствовед Пётр Сысоев (1906–1998). Художник Александр Пащенко (1906–1963).
Помню, в институте почти невыносимо было работать. Каждая кафедра, каждый обход становились судилищем всяких отклонений от реализма. Мастерской Шовкуненко часто сильно доставалось.
Ну, а если бы не было всех этих признаков восходящего коммунизма, то что бы было? Трудно представить.
Может быть, то, что всё время приходилось бороться и сопротивляться давлению, закаляло волю. Может быть, если бы не было этого постоянного гнёта, не было бы и сопротивления. Ведь «каждое действие рождает равное, но противоположно направленное противодействие».
Может быть, и так. Может быть, необходимость пробиться через стену заостряла средства? Может быть, если бы не было этой стены, Об эвакуации 103 то искусство, в лучших его проявлениях, было бы более вялым, инертным?
К чему привела в настоящее время свобода творчества? К полному развалу. Так что лучше? Гнёт? Нет! Всё-таки свобода!
1994
Продолжение читайте в книге «ТЕТЯНА ЯБЛОНСЬКА. Щоденники, спогади, роздуми».
Это уникальный сборник текстов, написанных художницей в течение жизни (1917-2005) — личные воспоминания, дневниковые записи, заметки из путешествий, истории создания картин. Более 400 страниц текста и более 150 страниц с ее произведениями и фото.
Составление: Гаяне Атаян и Ирина Зайцева.
