Музей Орсе: Ни в вашей карьере, ни в вашем имени нет ничего, что указывало бы на очевидную связь со странами Балтии. Как же случилось, что эти страны вас заинтересовали?

Родольф Рапетти: Я всегда был увлечен символизмом. А началось все с выставки 1976 года в Гран-Пале «Символизм в Европе»: я не видел ее лично, но зато внимательно изучил каталог к ней. Будьте уверены, что как только у вас появляется интерес к символизму, ваши поиски непременно приведут вас в Северную Европу.

Организованная мною выставка «Мунк и Франция» в Музее Орсе в 1991 году рассказывала об искусстве Норвегии, Швеции и Дании. Экспозиция дала мне возможность хорошо изучить художников-символистов этих стран. В 1999 году я был куратором выставки в Страсбурге и Лилле, посвященной искусству Финляндии конца XIX – начала XX века. Центральной темой там тоже был символизм.

Я открыл для себя Микалоюса Чюрлëниса до того, как в Музее Орсе в 2011 году прошла посвященная ему ретроспектива, которая позволила посетителям узнать этого невероятно важного для истории ХХ века художника.

Итак, я знакомился с работами художников, собирал посвященные им книги, которые, увы, не мог прочитать, поскольку они были написаны на эстонском, литовском и латышском языках. Однако это помогло мне составить полную картину того, каким был символизм в Европе в целом.

В дни той самой экспозиции в Страсбурге на одной из встреч присутствовала искусствовед Гинта Герарде Упеньесе, которая как раз писала книгу о литовском искусстве XX века. И уже тогда мы мечтали о выставке, посвященной балтийскому символизму.

Когда страны Балтии начали готовиться в празднованию столетия своей независимости в 2018 году, Гинта сказала мне, что, пожалуй, пора организовывать экспозицию. Мы обратились к президенту Музеев Орсе и Оранжери Лоранс де Кар – она поддержала нашу идею с энтузиазмом. Так мечта стала реальностью.

Музей Орсе: Почему в Западной Европе балтийские символисты неизвестны? Из-за железного занавеса? Потому что советская власть не хотела делать акцент на искусстве отдельных республик? Или потому что мы сами долгое время не проявляли интереса к символизму?

Родольф Рапетти: Все вместе взятое. Нужно сказать, что в 1930–1960 годы, я беру пример Латвии, существовало четкое разделение художников на тех, кто писалв стиле соцреализма (они изображали на полотнах большого формата сцены из жизни народа), и тех, кто ему, соцреализму, сопротивлялся. Это были две отдельные группы художников. Те, кто сопротивлялся, создавали работы более близкие к искусству Западной Европы. Кто-то вдохновлялся Матиссом, кто-то кубизмом.

Живущие в СССР художники не могли работать свободно в принципе. Так зачем же властям было поддерживать символистов? Показывать их миру для советской власти не имело смысла. К тому же, как мы ранее говорили, интерес к символизму в Западной Европе и США в эти годы отсутствовал.

Вам нравится интервью? Пожалуйста, поделитесь им в социальных сетях или станьте другом Музы на Фейсбуке и/или в Инстаграм. Amuse A Muse – некоммерческий арт-проект, созданный для популяризации знаний об искусстве и культуре. Он сможет вырасти только с вашей помощью.

Наталья Гузенко, автор проекта

По этой причине символизм в нее был включен лишь частично: речь идет о клуазонизме и его представителях Поле Гогене, Эмиле Бернаре…

Все вышесказанное объясняет, почему балтийский символизм «пылился в чулане».

Читайте вторую часть: Дикие души. Как национальному романтизму стран Балтии удалось покорить Париж